1-1-9 “Жено! се, сын твой”

24 Распятый на кресте, по-видимому, возвышался над землей на кресте высотой примерно 10 футов. Сам крест не был больше, чем его себе представляют современные “Христиане”. Ноги Господа должно быть были всего лишь в 4 футах от земли. Его мать и тетка стояли при кресте. Горе матери не поддается описанию. Она видела кровь, истекающую из Его ног. Ее голова находилась на уровне Его колен. Его лик был “обезображен паче всякого человека” (Ис 53,14), со следами “поруганий и оплевания” на ланитах (Ис 50,6). Выбитые зубы изменяли Его речь, свежая кровь смешивалась с запекшейся... И Его мать все это видела и слышала. Ее, должны были одолевать те же воспоминания, что и Его, ибо и Он был всего лишь Человеком. Мать вероятно вспоминала Его детские годы, то, как она латала одежду, готовила еду, отвечала на разные Его “почему”, как рассказывала Ему о пророчестве Симеона, о том, как оружие должно пройти через ее и Его душу. И это не просто домыслы, основанные на чувствах. В Пс 21,10,11 описаны мысли Господа о Своей матери и Своем детстве: “Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей (намек на преследование Ирода). На Тебя оставлен я от утробы; от чрева матери моей Ты - Бог мой”. Представлять себе то, о чем Он думал на кресте можно до бесконечности. Не был ли Я с нею слишком груб в Кане Галилейской? Какую же боль Я причинил ей, когда сказал, “вот матерь Моя и братья Мои”, при этом указывая на этих двоедушных маловеров (Мф 12,49)? Она для Меня была самой лучшей из всех матерей на свете – думал Он, как и любой другой человек думает о своей матери. Ведь и Он был всего лишь Человеком. Интересно, говорил ли Он ей на самом деле эти слова сожаления, ибо эти чувства к матери должны были также влиять и на Его отношение к Отцу.

“При кресте Иисуса стояли...” – слова, сказанные о Марии, сразу же после упоминания о разделе одежд Иисуса. Похоже, что Марии сначала там не было. Иисус искал утешения и не находил его, что говорит о том, что либо, как часто можно слышать, что в Пс 68,21 говорится о духовной разнице между Господом и Его матерью, да такой огромной, что Он не мог найти в ее лице утешителя, либо она подошла к кресту позже. Его друзья, искренние и ближние стояли вдали (Пс 37,12), возможно, буквально, а может быть и образно, в том смысле, что не понимали Его. Если Марии сначала не было при кресте, тогда упоминание Иоанном о разделе одежд и тут же о ней стоящим при кресте, намекает на то, что эти одежды были сшиты ее собственными руками. Так или иначе, но в любом случае четыре женщины, стоявшие при кресте, противопоставляются четырем воинам, разделяющим Его одежду. Вполне может быть и так, что и другие женщины были как-нибудь, да причастны к одеждам Господа.

Если Мария и остальные женщины подошли к кресту позже и встали вдали от него, ими должен был овладеть тот же дух, который обладал Иосифом и Никодимом: “перед крестом ничего, абсолютно ничего не имеет значения. Позор, любые препятствия – всё ничто. Будь, что будет, но мы будем грудью стоять за Него и Его дело”.

Мне бы очень хотелось поразмышлять над прошедшим несовершенным временем в Ин 19,25 (“Стояху же” (см. греческий и церковнославянский, где употребляется “преходящее” время), использование которого подразумевает, что Мария и женщины то стояли при кресте, то отходили от него, и иногда далеко. То ли они отходили, чтобы восстановить свои духовные и физические силы, то ли их оттесняла от креста враждебно настроенная толпа и воины, но только они упрямо все время возвращались назад. Тацит пишет, что ни одному из присутствующих при распятии не разрешалось выказывать при кресте сочувствие и печаль, ибо это могло быть признано за одобрение и сочувствие к преступлениям распятого. Он рассказывает даже о таких случаях, когда распинали за явленное при кресте сострадание. И особенно это, конечно, относилось к мятежникам против Кесаря – а ведь именно это обвинение и стало официальной причиной распятия Иисуса. Может быть по этому женщины стояли вдали, и иногда, когда теряли контроль над собой, подходили близко? И потому Господь “ждал сострадания, но нет его, - утешителей, но не находил”, как о том прорекает Дух в Псалме? Однако Его мать все таки иногда подходила близко к кресту. А для нее это было совсем не легко. Быть рядом с Ним, как она того без сомнения хотела, и при этом не показывать своих чувств, которых так жаждали увидеть зеваки мира сего – действительно, далеко не легкое и мучительное дело. Так это было, или иначе, однако в любом случае этим женщинам, приходилось идти против ветра этого мира, отождествляя себя с очевидно безнадежным для всех окружающих делом распятого Христа. То, что в Ин 19,25 говорится, что они “стояли же у креста” (см. греческий, церковнославянский и перевод епископа Кассиана), возможно, говорит о том, что пока воины делили одежды и не обращали на них внимания, занимаясь своим делом, женщины, в это время незаконно сочувствовали Иисусу.

То, что Иоанн взял Марию к себе, не обязательно должно означать, что он взял ее в свой дом в Иерусалиме (см. современный перевод). Да и дом его, если разобраться, был не в Иерусалиме, а в Галилеи. В других местах “взять к себе” означает не просто взять в дом, а скорее взять в семью, породниться. А это должно было повлечь за собой отказ от ее собственных детей ради соединения с родом Иоанна. Духовные узы были крепче всяких иных уз. И в этом сильнейшее наставление, ибо оно было дано Господом в самые последние минуты. Но, что бы мы не представляли себе, взял ли Иоанн Марию к себе (а потом вернулся – Ин 19,35), или же они оба так и оставались при кресте до самого конца, в любом случае Мария уже не принадлежала к роду Иисуса, ибо, Господь этими словам отдалился от нее. И то, что Он сделал это почти в самый последний момент, говорит о Его сильной привязанности к Своей матери. Она была последней связью, соединявшей Его с родом человеческим. И как же мучительно больно сознавать, что Он должен, должен, должен был оставить даже ее. Из Ин 19,28 также можно понять, что общение Господа со Своей матерью было последнее, что связывало Его с естеством человеческим, связь которую Ему необходимо было совершить (закончить, оборвать), ибо Он понял, “что уже все совершилось”, уже “после того”, т.е. после Его слов, обращенных к матери.

Впрочем возможно и другое истолкование, ибо очень может быть, что у Иоанна все же был свой дом в Иерусалиме. Мария была теткой Иоанна, а потому, уже была “своей” в его семье. Тогда под словами Господа нельзя подразумевать взятие Иоанном ее к себе домой (Ин 19,27; современный перевод), тем самым причисляя ее к своим родственникам, ибо она уже была его родственницей. А потому возможно, что Господь отправил Марию к Иоанну домой, проявив заботу о ней, ибо не хотел, чтобы она присутствовала до самого конца распятия (об этом можно найти больше под № 52). Будь я на Его месте, мне бы захотелось умереть в ее присутствии, ведь тогда, по крайней мере, рядом находился хотя бы один человек, который знал наверняка, что Он – Сын Божий. Ведь Она была единственной из всех людей на земле, кто совершенно точно знал об этом, к тому же она еще и размышляла над этим целых 34 года. И Господь знал об этом. И если Господь отослал ее ради ее же блага, тогда это еще является одним примером преднамеренного отказа Господом от вполне оправданного облегчения и утешения, такого же отказа, как от обезболивающего, как от искушения воспользоваться опорой для ног (см. № 54), и Его отказом от предложенного Ему утоления жажды раньше, чем Он попросил об этом. Воистину, Им Самим был избран крест, тогда как были и другие возможности показать Свое повиновение Отцу.

Изложенные здесь о Марии мысли, слишком разношерстны, а потому за ними может быть и не кроется того, что происходило при кресте на самом деле, ведь нам даже точно не известно, как долго Мария стояла при кресте. Однако, все это, по-моему, и не очень важно, ибо любой, буквально каждый из нас, должен сам мысленно пройти через распятие, получив от этого должное вдохновение. Эти же мысли лишь должны поспособствовать этому так же, как и само описание распятия. Так, например, можно занять свою голову довольно надуманными, хотя и благоговейными, размышлениями о том, что почувствует Мария, когда восстанет от смертного сна и увидит своего Сына? Или же о том, как мы узнаем Авраама, Исаака и Иакова в Царстве Небесном, ничуть не сомневаясь, что мы видим именно их? Размышления над отношениями умирающего на кресте Господа со Своей матерью заставляют нас чуть глубже проникнуть в боль, в муки и невыразимую печаль, являемые крестом. Его душа смертельно скорбела в Гефсимании так, как будто одни Его душевные страдания могли убить Его (Мк 14,34). “Душа моя насытилась бедствиями, [а потому] и жизнь моя приблизилась к преисподней” (Пс 87,4). В Ис 53,10-12 говорится о страданиях души Христа, как об основе нашего искупления, ибо именно этим измученным телом, когда Он висел на кресте и думал о подвиге Своей души, было совершено наша спасение. Смерть – самое последнее и самое сильное из всех жизненных переживаний, а потому вся жизнь, прожитая Господом с мыслью о ней, должна была оставить на Нем неизгладимый отпечаток. Так, например, Он должно быть сильно содрогнулся (ибо подумал, что Ему уже предстоит умереть здесь и сейчас) от просьбы Его матери вина (Ин 2,4). Под конец жизни у многих обостряются чувства. И это видно на примере речи Моисея записанной во Второзаконии. Павел и Петр незадолго до смерти написали самые лучшие из всех своих Посланий. Так и Господь перед смертью достиг ни с чем несравненного духовного совершенства, тем самым, несмотря на Свой вид и неприятие Его всеми людьми, явил самую глубинную суть Бога, явив смертью Своей имя Яхве.

Чтобы по-настоящему понять страдания Господа, нам заповедано прочувствовать всё пережитое Сыном Божиим, и, особенно, на кресте. По крайней мере, размышляя над разными гранями этих страданий, мы сможем понять, что славе предшествует крест, а потому нас не удивит, если и наша жизнь наполнится, хотя бы немного, Его страданиями.

Отношение между Христом и Марией дают ясное представление о двух вещах: во-первых, о чисто человеческой боли и чувствительности Господа Иисуса Христа в отношениях с близкими Ему людьми, и, во-вторых, принесение Им в жертву этих отношений ради близости к Богу.

Есть нечто невыразимо печальное в том, что мать Иисуса стояла всего в метре, или двух от Него, от основания креста, и, что типично для Библии, об этом написано, да и то как бы мимоходом только у Иоанна, что гармонирует со всем описание распятия. Так в Ин 19,17,18 делается упор на то, что Иисус Сам нес крест до места под названием Голгофа, о самом же распятии упоминается лишь вскользь, как о чем-то, что не имеет большого значения. То же самое и у Марка: “Распявшие Его делили одежды Его” (Мк 15,24), как и у Матфея бичеванию уделено всего лишь одно слово: “а Иисуса, бив, предал на распятие”.

Когда Симеон пророчествовал Марии о том, что ее Сын будет “в предмет пререканий” и будет убит, он также сказал, что “и Тебе Самой оружие пройдет душу” (Лк 2,35). А это “и” означало, что пропятие души Христа одновременно означало и пропятие души Его матери. Так что перед нами встает картина женщины в возрасте около 50 лет, стоящей при кресте с прожитой жизнью в размышлениях о словах Бога, в размышлениях о странностях ее жизни, не похожей на жизнь ни одной из женщин. Она сохраняла все слова Бога в сердце своем (Лк 2,19,51 – из чего видно, что она ни с кем не делилась ими) и жила жизнью посвященной глубокой привязанности к своему первенцу, жизнью, которую портило постоянное недопонимание Его, что постепенно удаляло ее от Него, от Его настоящего “Я”. Вспомните, как Мария попросила Иисуса на браке вина, а Он увидел в вине образ Своей крови. Она чисто по-человечески попросила у Него вина, а Он ответил ей: “Ну, что Мне делать с тобой, женщина, разве ты не видишь, что еще не пришел час Мой отдавать Мою кровь?” Они так сильно отличались друг от друга.

Почти точно можно утверждать, что Христос был распят обнаженным. Если мы снова распинаем Его (Евр 6,6), то мы тем самым снова предаем “Его публичному позору” (современный перевод). Связь между распятием и позором подчеркиваются так же в Пс 21 и Ис 53. В нескольких других местах, нагота уподобляется посрамлению.

Нам известно, что Иудеи думали, что Христос был незаконнорожденным сыном Римского воина, о чем и сегодня можно прочитать в Мишне. Они и раньше высмеивали Его на этот счет (Ин 8,19). Переведите все их слова на живой современный язык и тогда будет не трудно представить себе, какие колкости они выкрикивали в адрес Висящего на кресте. Среди насмешек, естественно, были и язвительные замечания по поводу того, что Своим Отцом Он почитал Бога, а это значит, что тут же могло упоминаться и имя Марии. Оружием, прошедшим через душу Христа, были насмешки и ругательства, адресованными Ему на кресте (Пс 41,11), а то, что проходило, поражая душу Христа, по пророчеству Симеона, так же проходило, поражая и душу Марии. Они оба были поражаемы этим колкими насмешками о рождении девой. Ни Ему, ни ей этот вопрос далеко не было безразличен, и то, что они оба находились рядом при кресте, должно было еще сильнее сблизить их, тем самым делая их расставание еще тяжелее. Только ей было точно известно, Кем был Его Отец, хотя, из-за забот века сего, она однажды и услышала упрек от Господа, когда назвала Его отцом Иосифа (Лк 2,33). Для любого другого человека всегда существовало искушение усомниться в Его происхождении. В Пс 21,10,11 описаны мысли Христа на кресте: “Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. На Тебя оставлен я от утробы; от чрева матери моей Ты - Бог мой”. Когда умирающий вспоминает годы своего детства, он непременно вспоминает и о своей матери.

“С великою скорбью” Она искала Его, когда Ему было 12 лет, да и всю свою жизнь, ее мучило сознание того, что Он был праведником, Сыном Божиим, Спасителем, а она никак не могла полностью понять Его. Какую же боль причиняли ей подобные мысли, когда она смотрела на Него, умирающего на кресте. Вероятно (что было в то время в порядке вещей) она уже теряла детей, но Этот ее Сын был не таким, как все. Она была женщиной и матерью – настоящей матерью – а потому ее особенная привязанность к Иисусу, замечалась другими. Возможно, что как раз из-за этой ее особенной любви, Христос был “чужим” для остальных ее детей, “чужим”, как любой язычник, к тому же, может быть, и они тоже думали, что Иисус родился в результате греха молодости их матери со случайным Римским воином (Пс 68,9). Наверняка люди говорили Марии о том, каким чудесным был ее ребенок, что невольно вызывало в ней чувство гордости, которое, однако, никогда не перерастало в заносчивость. И Он, действительно, был чудесным ребенком, возрастая в любви у человеков, а не в привязанности к повседневным мелочам сельской жизни. Вспомните какое у Марии возникло чувство гордости за Него на браке в Кане Галилейской. О всем этом она вспоминала при кресте, вспоминала Его в пятилетнем возрасте, вспоминала все Его детские болезни, штопанье Его порванной одежды, возможно и той, которую делили между собой пьяные воины. Когда она смотрела на Него, покрытого кровью и плевками, изнуренного бесконечными роями мух, очевидно мучимого жаждой во тьме одиночества, видя при этом свою собственную беспомощность, она должна была вспоминать слова Ангела, сказанные ей 34 года назад: “Он будет велик”. “Он будет велик”. И тут же душевный всплеск, вопль из глубины души от пронзительной боли непонимания и неприятия Его смерти.

Есть нечто патетическое в словах Иисуса: “Жено! се, сын Твой”. “Жено” звучит так, как будто Иисус прежде всего хотел сказать: “Хорошо, мам, взгляни на Меня”. И, когда она посмотрела на Него, поняла, что Он хотел сказать ей совсем, совсем другое. Почти видно, как Он, кивая, указывает на Иоанна. Он отказывается от ее человеческого материнства, Он перестает быть ее Сыном, пытаясь заменить Себя другим. То, что Он назвал ее не матерью, а “женой” указывает на возникшее между ними расстояние, увеличивающееся по мере приближения оставления Им человеческого естества, по мере приближения конца их человеческого родства. Кстати, обратите внимание на то, как по мере приближения смерти Он уже не обращается к Богу, как к Своему Отцу, но как к Своему Богу, обращаясь так, как будто и Ему стало известно чувство удаления от Него, какое испытываем мы все. А отсюда и Его ужасное чувство одиночества, чувство, что все Его оставили, что все удалились от всего, что Ему было близко и дорого. “Се, сын Твой... се, Матерь твоя!”, - сказано так, как будто Иисус хотел, чтобы они посмотрели друг на друга. Скорее всего их взгляд в это время был устремлен в землю. Представляется, как они смотрят друг другу в глаза, немного молчат, пытаясь понять, что хотел сказать Иисус, “и с этого времени”, или же очень и очень вскоре, Иоанн взял Марию к себе. Здесь нам оставлено многое, о чем можно было бы поразмышлять: о том, как они многие годы жили вместе, часто и подолгу беседуя об Иисусе, о том, как они также часто и подолгу молчали о Нем, о том, как они совершали вместе Пасху... К тому же еще можно представить себе, как они сначала ушли, а потом опять вернулись к Иисусу, Который, возможно, наблюдал за ними с креста.

Вероятно на кресте Им овладевало сильное и глубокое чувство одиночества. Все ученики оставили Его (Мф 26,56), а сейчас Его оставляла и мать, исполняя тем самым пророческие слова Пс 26,9,10: “не оставь меня, Боже... ибо отец мой и мать моя оставили меня”. Все, что Ему было дорого уходило от Него. Его ученики были дороги Ему (Лк 22,28), так же как, естественно, была Ему дорога и Его мать. Все ученики оставили Его, а теперь Его оставляла и мать. А потому Ему ничего больше не оставалось делать, как молить Своего настоящего Отца чтобы, хотя бы Он не оставил Его. И отсюда душераздирающий вопль: “Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты (здесь должно стоять ударение) Меня оставил?” (Мф 27,46). Тому, как Его оставили ученики, уделяется много внимания, и особенно Марком, который, как считается, писал под диктовку Петра, больше остальных виновного в этом. Один юноша сначала, последовал за Ним, но убежал; Петр, следовавший за Ним, отрекся от Него (Мк 14,51,54), все Его ученики бежали (Мк 14,50). Иосиф и Никодим отреклись от Него (Мк 14,64). Инстинктивно, перед серьезной хирургической операцией, или же в очень тяжелые минуты жизни, любой человек хочет, чтобы рядом с ним находился кто-нибудь из близких ему людей. И в этом так же сильно нуждалось человеческое “Я” нашего Господа. Отсюда плохо скрываемое чувство обиды в Его словах: “так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?”

В Кол 2,11-15 страдания Христа на кресте названы “обрезанием”, как будто крест произвел в Нем какие-то внутренние изменения. В распятии на кресте Он совлек греховное тело плоти (ст 11), избавившись от всего человеческого. И здесь прощание с матерью – признание в том, что она Ему уже не мать, а просто женщина – похоже, является завершением совершения совлечения “греховного тела плоти”. Я думаю, что Он любил ее настолько сильно, настолько сильной была Его человеческая привязанность к ней, что самое последнее “совлечение” Его человеческого “Я” было и самым тяжелым во всем распятии. И в этом кроется причина того, почему Он, после этого сразу же умер.

Среди нас не может быть ни одного безразличного ко всему этому. От нас требуется разделять страдания Господа Иисуса. А потому нам остается ожидать в своей жизни не только возвышенные чувства, но и разбитых, пожертвованных отношений с людьми и потерь человеческой любви. Как кажется, сейчас сильно возросло число счастливых в браке и во всем благословенных 20-ти – 50-ти летних верующих, благовествующих безмятежное и безоблачное Евангелие, самозабвенно и самодовольно рассказывающих о счастье и радости, которые им приносит их вера. Кому не ведомы подобные чувства, ощущают себя духовно ущербными, и таких по всему миру гораздо, гораздо больше, ибо именно они составляют основную массу тела Христова. Настоящее же размышление о кресте нашего Господа и Его частые наставлениях приводят к выводу, что мы должны разделять с Ним Его страдания. Ибо, если мы хотим прославиться с Ним в грядущем Царстве, то должны с ним и страдать. Радость и мир Христовы, доступные сегодня, были Его радостью и Его миром во время Его земной жизни и являются глубоко внутренней радостью и глубоко внутренним чувством умиротворения от сознания того, что мы верно идем по пути спасения. Познайте себя, братья и сестры. Испытайте как вы живете. Если мы по-настоящему, истинно пытаемся нести крест Христов, если мы понимаем, что значит самопожертвование, что значит любовь до конца, тогда мы по-настоящему сознаем дух Христа на кресте, “одинокий крик острой муки”, по-настоящему постигаем Его ум, испытывая общение нашего духа с Его. А это и есть те радость и мир, которые нельзя высказать никакими человеческими словами.