5. “ЯЗЫК ЛЖИВ” (Прит.26:28)

Притча: “Лживый язык ненавидит уязвляемых им”, не является нашим проводником по жизни, но признать ее справедливость необходимо. Этот факт обнаруживают проницательные наблюдатели в каждом поколении независимо от других и часто видят в нем парадокс. Но никто еще не сказал об этом лучше, чем Соломон.

Максима противоположного значения тоже была замечена, разве что не такого четкого определения: правдивый язык любит тех, кого он восхваляет. Действия иногда предваряют чувства. Любовь к Христу рождает чувство долга, и даже самые неактивные приобретают от этого. Это более привлекательная тема, чем предложенная в начале главы. Давайте отметим себе общую для всех нас черту: человек предрасположен ненавидеть тех, кого он ранит словом или делом. Он более воздерживается от нанесения обиды тому, кого он благодетельствует, чем тому, кто покровительствует ему. А такая обида есть самое большое выражение ненависти.

Имея дело с библейской мудростью, люди часто упускают из виду, что не все злодеяния в Писании называются безобразными словами. Что христианин скорее признает, что он ненавидит кого-нибудь или что он лжец? Мы знаем очень хорошо, что и то и другое плохо, и мы предпочтем или избежать этого или замаскировать свои действия. Человек высказывает то, что Библия называет ложью, а он называет это составной частью аргументов. Он не любит своего брата, а называет это праведным чувством возмущения. Даже самые страшные зверства испанской инквизиции не выставлялись их вершителями в истинном свете. Еретики настолько погрязли в безбожии, что единственным шансом спасти свои души было подвергнуть сожжению свои тела или заживо закопать их. Исполнители этих жестокостей даже себе не признавались в страшной правде, что ими двигали высокомерие и жажда власти, и что чем больше они клеветали на своих врагов, тем больше ненавидели их.

Зная, что человеческая натура часто опускалась до таких глубин неправедности, было бы полезно для нас внимательно изучить предмет и постараться снять маски приличия со злодеяний. Мы не должны предпринимать расследование для того, чтобы попытаться оскорбить тех, кто разочаровал нас, выбрав путь, с которым мы не согласны. Впрочем, возможен и такой выбор, но он более достоин криминальных элементов. Нам важнее всего установить насколько и в чем мы ошибаемся.

Принцип, предложенный мудрецом, можно усовершенствовать употреблением современных обтекаемых фраз. Мы не станем говорить о лжи, но как далеко при этом от нее удалимся? Мы не будем говорить о ненависти, но как не упомянуть о чувстве неприязни, о натянутости отношений с теми, кого мы критикуем?

Займемся небольшим анализом человеческого сердца, чтобы пролить свет на этот предмет и помочь самоанализу. Немногие представляют пределы, до которых чувства воздействуют на интеллект. Те немногие, кто все-таки сознает, старается освободиться от этой зависимости как можно больше, чтобы чувства не задевали их суждений, и даже чтобы не проявить излишнего великодушия к тем, кого они любят. Большинство же поддаются влиянию чувств до пределов, граничащих с абсурдом, – так бывает даже с весьма практичными людьми.

Говорят, что один известный государственный деятель по совету короля перешел из лагеря крайних республиканцев в партию, близкую к консерваторам. Причем воздействовал он только на чувства и совсем не трогал той области общения, которую можно назвать интеллектом. Король Эдуард в бытность свою Принцем Уэльским вышел в толпу, чтобы пожать руку брандмейстеру, после чего все его республиканские замашки испарились, как и не были. У человека бывают периоды, когда никакие стальные аргументы не в состоянии его урезонить, но тает словно воск в руках того, кто заденет его чувства. Придавите человека самыми неоспоримыми аргументами, и он навеки уйдет в оппозицию. Пригласите его домой на чашку чаю, и поговорите с ним о его любимом хобби, и он сам найдет аргументы в вашу пользу и сдастся без борьбы.

Можно бы спросить о законности использования знаний психологии (но она и так уже используется), а потом спросить себя насколько податливы мы чувствам.

Проведем испытание. Уважаемого человека обвиняют в нанесении обиды, которая совершенно не вяжется с его репутацией, но, по слабости человеческой, не так уж и не невозможна. Мы не желаем даже слушать деталей дела, а просто негодуем на сам факт обвинения, пребывая в полной уверенности в его надуманности. Если дело не затихает, то мы просто отправляемся к нашему другу и рассказываем ему о клевете, чтобы на месте заручиться его заверениями об абсурдности слухов. Но предположим, что дружба оборвалась незадолго до случившегося. А случилось это из-за его необоснованных упреков в наш адрес. Положим также, что наша обида на его уколы еще не прошла, когда слухи дошли до нас – повлияет ли этот факт на наше суждение? По логике не должно бы, но, как правило, влияет. Как правило, требуется изменение чувств для перемены в суждениях, хотя факты при этом ничуть не меняются. Чем полнее разрыв и чем сильнее чувство возмущения, тем отчетливее готовность поверить в порочность старого друга и даже увидеть ее на пустом месте. Тут же нам видится жалкий спектакль, разыгрываемый обиженным братом: он ищет оснований для обвинений – эти обвинения он сам счел бы детскими до того момента, когда чувства его превозмогли суждение.

Если мы сумеем определить, что такие процессы протекают в обманчивом сердце, то сможем проникнуть несколько глубже и проанализировать более тонкую материю лживости языка, поливающего грязью тех, кого он и без того уже опорочил.

Самооправдание – распространенный инстинкт и, возможно, всему причиной. Инстинктивно и подсознательно стремимся отгородиться от критики исходящей с любой стороны, даже от собственного здравого смысла. В горячем споре человек наносит обиду оппоненту. Близкий друг назовет это намеренной ложью. Непредубежденный свидетель может назвать это нечестным и далеко идущим утверждением. Даже некоторые друзья критика могут выразить сожаление по поводу сильного искажения фактов. Да и сам критик вскоре согласится, что был слишком суров, но – слишком поздно. Так природные инстинкты заставляют нагромождать одну ложь на другую, чтобы оправдать самую первую. “Я был суров, но он того и заслужил. В самом деле, он заслуживает еще большего, если взвесить все, что он натворил”. Так сердитый и несправедливый критик подогревает свое злопыхательство для оправдания своей критики. Если обвиненный или его друзья будут недостаточно сдержанны и выступят с таким же несправедливым обвинением, то предыдущая критика в их адрес станет оправданной? Так постепенно обвинения образуют горы заоблачной высоты, и первоначальная причина спора теряется из виду.

Обо всех сердечных пороках, конечно, нужно знать, но вряд ли читатель захочет продолжать этот разговор. Лучше мы обратимся к другой стороне дела и познаем, как растет любовь через служение. Все это выразилось в одной фразе Иисуса о благости дающего.